автор - Petrovna

Маргадон: «Селянка! Хочешь большой и чистой любви?»
Селянка: «Да кто ж ее не хочет?»

С ненавистью пнув дохлого варга, он вытер меч об траву и вложил в ножны. Подкрался, сволочь, сзади… Руку прокусил. Умные пошли. Будешь знать, гад. Сорвал адский гриб, разломил и приложил к ране мякотью. И сразу же скривился и зашипел от боли – ядреный попался. Прижимая кусок гриба к левой кисти, он огляделся и понюхал воздух. Надо идти на юг – где между сосен пробивается голубое, откуда ветер несет влагу. Там море.

Под ногами мягко пружинили сухие сосновые иглы, подлеска почти не было, земля была ровная и плоская, как городская площадь. Пахло хвоей и морем, над головой шумел ветер, рассказывал о морях и дальних странах. Чайки кричали тоскливо – эй! эй!, -не то звали кого-то, не то напоминали о чем-то. Казалось, что война осталась где-то далеко позади, что здесь ее никогда и не было. Всегда бы так, подумал он. Здесь даже хорошо. Вскоре кровь из раны перестала идти, а гриб почернел и сморщился. Он отбросил его в сторону и пошевелил пальцами. Ничего, сейчас дойду до берега, отдохну. Может, там рыбацкий лагерь есть. Воздух стал еще свежее, между мачтовых сосен показалось море. Он ускорил шаг. Еще ярдов двести.

Вдруг на песке что-то полыхнуло огнем. Он застыл на месте, вглядываясь: костер? Огненный ящер? Шаман? Солнце на доспехах? Подправил пояс, куртку, взялся за рукоять меча и пошел вперед, прячась за стволами деревьев.
Он увидел то, что меньше всего ожидал увидеть. Сердце сбилось с ритма и на миг провалилось в желудок. Потом вернулось и застучало в ушах.

Это была девушка. Ее белое платье горело алым огнем в свете заката. Она стояла у самой кромки воды и глядела из-под руки на юг, на море. Ветер трепал ее стриженые медно-каштановые волосы и одежду, и они полыхали, как языки пламени.

Фу ты! – облегченно выдохнул он. И отчего-то засмеялся. Снял руку с меча и провел ей по лбу. Рука почему-то дрожала. Откуда-то в голове заплясали мысли: подойти? Испугаю! А вдруг ей помочь... Подожди! Удивляясь своей нерешительности, заставил было себя шагнуть вперед. Ноги словно приросли к траве, а колени стали ватные. Чтобы не упасть, привалился спиной к сосне. Что это я? удивился он. Ведьма, что ли? Спрятаться…

Но сил сойти с места не было, да и она не видела его, не слышала ни его шагов, ни запаха – ветер дул с моря. А вот до него совершенно явственно доносился запах яблок и корицы. И этот запах беспокоил его, настойчиво о чем-то спрашивал, дергал за рукав как настырный мальчишка. Яблоки с корицей, яблоки с корицей… Слова водили хоровод в голове. Откуда-то выплыло слово родная. Он стиснул виски руками и помотал головой, словно пытаясь вытряхнуть мысли. Стало только хуже – голова закружилась, в глазах потемнело.
Обдирая спиной кору, он сполз на траву. Страшно не было – только тоскливо. Да что ж такое. Родная… родная моя… яблоки с корицей… и тут же: день рожденья… Запах усиливался, настаивал, стучался в мысли, напоминал о чем-то. Так бывает, когда выходишь из дома и понимаешь, что забыл что-то, и мучительно пытаешься вспомнить – что.

Вспомнить… не могу я вспомнить! Не знаю, что вспоминать…
Он вдруг понял. Понял, зачем ему нужна эта бешеная гонка. Зачистка, охота, битва. Потому что если он остановится, он увидит. Увидит что? Думай, думай. Если остановиться, то будет время подумать. Если начать думать – начнешь вспоминать. И тогда поймешь, что воспоминаний нет.
И тогда станет тоскливо.

Девушка неподвижно стояла у кромки воды. Милого ждет, подумал он. Родного. Не отрываясь, глядел на нее. Боялся – если закроет глаза, она исчезнет. И тогда он уже не вспомнит никогда.

***

Уже смеркалось, а ни он, ни она не двигались с места. Она искала что-то на горизонте, он – в ней. Искал что-то, что подсказало бы ему, что же он ищет. Да что в ней такого-то? Обыкновенная девчонка. Живет себе. Рыбачья дочка какая-нибудь.

Он отнял руки от висков и стер со лба холодный липкий пот. Живет. Живет себе. Своя жизнь у нее. Мама, папа, парень.
А я вот – живу чужой жизнью. Уже давно. Беги туда, убей того, спаси этого… Избранный, мать вашу. Хранитель. Мою-то жизнь у меня отняли…
А были времена, когда все было совсем по-другому…

Девушка опустила руку и повернулась к нему лицом. Он вздрогнул, но она не видела его. Подошла к разбросанному на песке барахлу, присела на корточки и стала в нем рыться. Лица ее он не видел, только платье белело в сумерках.

Нет, ну что-то же я помню… Спящий – был. Барьер – был. Колония. Тогда у меня первый раз отобрали мою жизнь. Бросили подыхать на рудниках. Но о той, первой, жизни я уже мало что помню. С тех пор, как я…

С тех пор, как он умер. Смерть стерла у него всю память. Мертвым не нужны воспоминания. Так решил милосердный Аданос, чтобы облегчить им страдания. Уж он-то это знал.

Умирать страшно. Больно и холодно. Смерть – не адово пламя, не старуха с косой. Смерть – это пустота. Безысходное ничто. Там даже вечности нет, потому что нет времени.
Страшно лежать под грудой камней и знать, что ты умираешь. Страшно знать, что ты уже умер. Но еще страшнее – знать, что ты вернулся с того света.

Сначала он очень обрадовался, увидев над собой вместо пустоты – черные своды и озабоченную физиономию Ксардаса. Но потом он понял. Ксардас вызвал его, как вызывал своих демонов. Как Равен вызвал Кардимона. Для того, чтобы вызванный сослужил службу. Некромант не вернул ему его жизнь. Он дал ему новую.

Хочу вернуть свою жизнь. Хочу понять, что значит запах яблок и корицы. Хочу убивать орков потому, что это надо мне. И не убивать, когда мне это не надо. И затем, помедлив, – хочу вернуться домой.

Девушка разожгла костер и сидела возле него, охватив колени руками. Искры от смолистых сосновых сучьев столбом поднимались вверх и плясали там, складываясь в четкую и ясную картину. Я разрушил Барьер потому, что хотел вернуться домой. Но я умер. Потом я вернулся с того света, но не нашел свою прежнюю жизнь. Если я ее не найду, то так и останусь нежитью неприкаянной, вызванным слугой. Чтобы знать, где ее искать, я должен вспомнить. Хоть что-то.

Он отлепился от ствола, потянулся, стараясь не шуметь. Встал, отряхнул штаны от сосновых иголок. Поднял глаза и вздрогнул. Девушка стояла у костра спиной к нему, вглядываясь в темноту. Увидала что-то. Надо подойти, узнать, кто там. Если это ее хахаль на лодке, может добросить морем до города. Ему не надо было в город. Он сам не понимал, почему надо подойти. Не то ревновал к предполагаемому жениху, не то боялся за нее. Или и то и другое сразу.

Осторожно ступая, он двинулся вперед. Остановился почти у нее за спиной, выглянул из-за сосны. К берегу приближался парус.

Лодка прошумела днищем о песок, в воду спрыгнули трое. Двое прошлепали на берег, один остался вытаскивать лодку на сушу.

Она подалась было к ним, но вдруг попятилась. Они неторопливо подошли к костру и остановились в нескольких шагах от нее. Главный осклабился: – «Вот ты где, подруга! Спасибо, что костерок развела! Облегчила нам задачу!» Второй загыкал. Третий, закончив с лодкой, тоже подошел к костру и молча уставился на нее.
«Думала сбежать? Дура! Мы ж тебя не обидим! С нами хорошо, да, парни?» – «Гы-гы-гы!..»

Они были совсем близко, на расстоянии прыжка, но не замечали его. Не могли оторвать глаз от ее тонкого белого платья. От этой мысли в глазах у него потемнело. «Шестерка» падает первый. Дальше главный – у него двуруч. Главное, чтобы не успел достать и размахнуться. А потом средний.

Главный протянул руку вперед. Девушка молниеносно присела и выхватила из костра горящий сук. Все трое заржали, но в следующий миг крайний замолк и осел на песок, удивленно глядя вверх. Главный полез за спину, за мечом, получил удар в живот, отпрыгнул, но поздно – упал навзничь. Добить по шее. Последний выхватил рапиру и успел принять боевую стойку. Три секунды они кружили по песку, примеряясь, потом бандит замахнулся. Зря. Влево-вправо-вверх мечом – и он рухнул мордой вниз.

Переведя дух и опустив меч, он обернулся. Она стояла в стороне, прижав руки ко рту, переводя взгляд с одного трупа на другой. Испугалась.
—Не бойся, – произнес он внезапно севшим голосом. Черт, сейчас и меня испугается. Только бы не убежала. Прокашлялся и шагнул к ней.
—Не бойся.
Что же еще в таких случаях говорят-то?
—Все кончилось. Я с тобой.

Она вдруг сморщилась, как маленькая, подалась вперед и, уткнувшись лбом ему в грудь, расплакалась.
Потрясенный, он стоял, опустив руки, не смея даже обнять ее, боясь замарать ее белое платье кровью и грязью. Сладкий, невыносимый запах корицы и яблок дурманил голову.

Она все плакала и плакала, а он все стоял и стоял, боясь пошевелиться, не находя слов. Потом всхлипывания стали реже. Потом она затихла и только шмыгала носом. Он выронил меч в песок, вытер вспотевшие ладони о штаны и осторожно взял ее за плечи. Медленно – не испугать, не обидеть – отстранил от себя и нагнулся за валявшимся под ногами ржавым котелком. Сходил к воде, набрал полный, вернулся. Она поняла, наклонилась и подставила ладони ковшиком. Он полил ей, потом она ему.

Умывшись, он поднял меч, стер с него песок рукавом и убрал в ножны. Затем подошел к убитым, обшарил карманы и пазухи. Горсть золотых, пара грибов. Ничего важного. Морщась от боли в руке, по одному отволок их за ноги в лес, подальше, где стрекотали мясные жуки. Завтра трупов уже не будет.
Когда он вернулся к костру, она жарила насаженный на прутик кусок мяса. Вскинула голову, улыбнулась и протянула еду ему. Он присел рядом и взял прутик. Улыбнулся ей. Не боится. Отошла уже. Где мясо взяла? Лодку успела обшарить. Сообразительная.

Теперь он мог разглядеть ее лицо. Ничего особенного, круглое лицо, светлое. Он всматривался в ее черты, пытаясь уловить какой-то смутный намек. От его пристального взгляда она смутилась, опустила голову. Он тоже смутился и отвел глаза.
—Тебя как зовут?

Он вздрогнул и уставился на нее, словно не веря своим ушам. —Ты что, немой?
—Я?
—Ну не я же, – засмеялась она, и он счастливо засмеялся вместе с ней над ее детской шуткой.
—Так как тебя зовут? – отсмеявшись, продолжила она.
—Я… – Черт. – Меня, это… Не помню, – в отчаянии выдохнул он.
Улыбка сбежала с ее лица. Она сжалась и отодвинулась. Ну вот. Дурак. Не мог имя придумать.
—Не бойся. Я, это… память мне отшибло. Под обвал попал.
Она недоверчиво смотрела на него.
—Здесь гор нету.
—Это далеко было. В Рудниковой долине. И давно уже.
—И с тех пор не вспомнил? Так не бывает. Тебе бы кто-нибудь напомнил.
—Сам удивляюсь. А тебя как зовут? – Сменим-ка тему.
—А вот не скажу, – засмеялась она. – Хитрый какой!
—А и не надо! – улыбнулся он в ответ. Кокетничает со мной. – Скажи лучше, чего эти ребята от тебя хотели.
Она отвернулась и помрачнела, ковыряя песок веткой.
—Чего-чего… Ты вчера родился, что ли? Известно чего…
—А как ты здесь очутилась совсем одна?.. Или ты не одна? – помедлив, добавил он.
—Теперь не одна, – она взглянула на него снизу вверх, и ладони у него опять вспотели. Ах, черт. Чтоб тебя. Снова пахнуло корицей и яблоками.
Она помолчала, потом заговорила:
—Сбежала я от них. Вплавь. Думала, следы замету, не найдут. А они по костру нашли. А я в лес заходить боюсь, там звери. А у меня даже ножика нет. И никто не знает, что я здесь. – В глазах мелькнула тоска. От жалости к ней у него перехватило горло. Захотелось сказать что-то, сделать.
—Все будет хорошо…
Она провела по глазам тыльной стороной кисти, словно стирая пережитый ужас.
—Тебя ищут? Твои далеко? – Отец? Муж?
—Мои меня бандитам продали, – невесело усмехнулась она.
Фуф! Почему-то он обрадовался. Но для приличия нахмурился и зацокал языком.

Повисло неловкое молчание. Он огляделся, ища тему для разговора. Заметил лодку.
—Там есть еще что-то полезное?
—А? А, в лодке… Тряпки какие-то. Воды пресной нет. Мясо, хлеб. Надо доедать, а то заплесневеет. Яблок есть мешок, но у меня от них уже оскомина.
Яблоки с корицей… день рожденья…Жизнь моя родная, где ты…
Он поднялся, отряхиваясь.
—Сейчас посмотрим…

В лодке были: три грязных одеяла, сковорода, мешок яблок, бочонок вяленого мяса, кусок ветчины, четыре буханки хлеба и пара бутылок вина. Хорошо, хоть не джин. Будет что девчонке попить, когда яблоки кончатся.

Он разгрузил лодку и снял мачту. Засучил рукава, поплевал на руки и в три рывка подтащил лодку к костру. Отдышался и, крякнув, перевернул ее днищем вверх. Поискал палку покрепче, подпер ей борт лодки, так что получился «домик», и закинул туда два одеяла из трех.
—Заползай. Утром роса выпадет.
Она опять посмотрела на него снизу вверх – испуганно, недоверчиво.
—А ты?
—Я покараулю.
—Что, и спать не будешь?
—Я привыкший.
—А два одеяла зачем?
—Да нужна ты мне! Ложись спать. – Ох, сейчас обидится.

Она вспыхнула и молча встала, провела руками по платью, смахивая песок, изогнулась, заглядывая себе за спину. Заметив его взгляд, вдруг расхохоталась и, поправив волосы, прошла мимо него близко-близко, обдав очередной волной сладкого яблочного запаха. Нырнула под лодку и завозилась там, устраиваясь. Фу ты, ммать… Девчонка, малолетка, откуда что берется… Он зажмурился и замотал головой, словно бык, которого достали слепни. Из-под лодки раздался приглушенный смех. А, ч-черт. Как дурак, уже и девки смеются. Еще подумает, что мне не только память отшибло. Да не стой столбом, делай что-нибудь!

Он прошелся по краю леса, набрал хворосту, заодно нарвал горсть ягод. Вернувшись, свалил хворост, стараясь не шуметь, а ягоды положил отдельно, на лопух, чтоб не испачкать в песке. Оторвал от одеяла край, уселся по-турецки у костра и, вытащив меч из ножен, принялся методично оттирать его тряпкой от пятен засохшей крови.

***

Ночь из черной стала серой. Он подбросил хворосту в костер и завернулся в одеяло. Девушка спала крепким сном, не ворочаясь, не вскрикивая, ровно дыша. Натерпелась, подумал он. Эх, бедолага, что ж мне с тобой делать-то? Не бросать же тебя тут. А мне по делам надо…

Каким делам? Его окатило холодом. Каким, мать вашу, делам? Опять бежать по чужим поручениям? Опять выигрывать чужую войну? Убивать, собирать трофеи, продавать, покупать оружие и снова убивать?

Нет, не могу больше. Хватит. Вспомнить – вот что мне сейчас надо. Как там? Яблоки с корицей – родная – день рождения… А дальше? От бессилия скрипнул зубами, застонал. Как она меня называла? Не помню… Как ее звали-то саму? Елена? Нет вроде… Надя, Соня… шлюхи портовые. Нет, она не такая была. Красивая. Родная. И имя у нее было красивое. Нет, не помню. Ничего не помню. А! Платье помню. Белое? Да, наверное белое.

Он уже и сам знал, что не было никакого белого платья. Но ему так хотелось, чтобы оно было. Обрывки памяти мешались в кучу, сегодняшние образы не выходили из головы: девушка, словно объятая пламенем, на краю моря, запах корицы и летних яблок от ее волос, гордость от того, что спас ее, и тоска по своей потерянной жизни…

Он лег на спину и закинул руки за голову. А как она на меня поглядела… Влюбилась, наверное. Еще бы – думала, что пропала совсем, и тут откуда ни возьмись такой герой с мечом, всех положил, а ее не тронул… Правда, видок у меня, наверное, тот еще… На благородного рыцаря не тянет. Побриться, что ли… Он вытащил из-за пояса нож, с сомнением посмотрел на зазубренное лезвие. Ну к черту, всю рожу расцарапаю, только смеяться будет. Обойдется, еще я ради нее буду тут марафет наводить. Подумаешь, принцесса.
Он снова лег и закрыл глаза. На душе вдруг стало легко и спокойно. Родная моя, вспомнил он и заснул.

***

Она проснулась, когда солнце уже взошло. Завозилась под лодкой, потом высунула растрепанную голову. Увидела его, настороженно помолчала несколько секунд и сказала:
—Доброе утро.
—Доброе утро. Как спалось?
—Спасибо, ничего. А ты что, так и не спал?
—А ты что, сомневалась?
Помолчала еще пару секунд и сказала:
—Отвернись.
Он послушно отвернулся. За спиной послышалась возня, потом шаги босых ног по песку.
—Не поворачивайся! – прикрикнула она.
—Да нужна ты мне.
—Сам дурак.
Раздался плеск воды. Ему жестоко захотелось обернуться.
—Только не пытайся мне нож в спину всадить! – весело крикнул он, потому что сидеть и молчать не было уже сил.
—Да нужен ты мне! – отозвалась она со смехом, продолжая плескаться.
Ч-черт возьми, да сколько можно-то! Она что, нарочно тянет? Небось ждет, пока я обернусь. Перебьется.

Наконец плеск и фырканье затихли, и она появилась перед ним с мокрой головой, свежая и довольная.
—Ты уже поел?
—Нет еще.
—Сейчас что-нибудь соображу. Дай ножик.

Он молча смотрел, как она моет сковороду, режет мясо, срезает с него жир. Кинжал был великоват для ее лапок, пару раз чуть не порезалась. Сосредоточенно колдовала над посудиной, мешала, нюхала. Он вглядывался в ее лицо, обыкновенное и почему-то знакомое, как будто он его видел каждый день по утрам… И ему опять вспомнилось: день рожденья… Она готовила. Яблоки с корицей. Печь. Пирог, что ли, пекла? Для меня?
—На, ешь.

Воспоминания прервались. Она сидела рядом, поставив сковородку на горку песка и протягивала ему ложку.
Он зачерпнул варево. Она с тревогой смотрела на него. Понюхал, подул. Отхлебнул. Ничего вроде. Еще. Вкусно даже. Он с одобрением поглядел на нее. Поймав его взгляд, она смутилась и заулыбалась.
—Ну как?
—Ммым! – промычал он с набитым ртом.
Через две минуты, спохватившись, он оторвался от сковороды и передал ложку ей.

Она ела аккуратно, беззвучно. Не похожа она на рыбачью дочку. Благородная? А готовить умеет. Кто же ее продал?
Когда она доела, он снял с пояса флягу и протянул ей.
—Пей всё. Я еще найду. У меня нюх.

Она пила долго, закинув голову, пока не осушила флягу до дна. Потом вытерла губы тыльной стороной ладони, переводя дыхание. Все это время он неотрывно глядел на нее. Она, конечно же, это заметила. Поэтому, дерзко улыбаясь, глянула ему прямо в глаза, выдержала паузу и только потом вернула флягу:
—Спасибо.
Что я слышу. Ну наконец-то.
—Не за что.
Привалилась спиной к подпорке, провела рукой по волосам, прищурившись, поглядела на солнце.
—Скоро пора будет отчаливать. Ты под парусом умеешь ходить?
Издевается. Он холодно смерил ее взглядом и ответил:
—Под парусом нельзя – приметный. Грести придется.
—Грести? А ты умеешь?

Ну сейчас я тебе устрою, бешено сверкнуло в голове. Не на того напали, барышня.
Снял с плеча арбалет привычным быстрым движением. Она перестала улыбаться и напряглась. Прикусила язычок?
—Приходилось. – Он спокойно положил арбалет рядом с собой. Сейчас я тебе покажу, как со мной шутки шутить. Медленно поднялся, медленно отряхнул песок со штанов и медленно начал расстегивать пояс, глядя на море. Она смотрела на него со страхом, подтянув колени к груди. Он закончил расстегивать пояс и бросил его вместе с мечом на песок подле арбалета.
—Пойду окунусь, – бросил ей вполоборота и зашагал к воде, успев краем глаза заметить, как она открыла рот, но ничего не сказала. Думала, я скажу «отвернись»? Ха! Можешь пялиться, если хочешь, мне не жалко.

Постоял у самой воды, потянулся, размял мышцы. Выдохнул, разделся и вошел в море. Приятная прохлада обвивала тело, вода была на удивление чистой и «мирной», как и все вокруг. Он чувствовал, что опасности рядом нет. Поэтому долго-долго плавал и нырял, не оглядываясь на берег. Но далеко заплывать не стал. Левая кисть саднила, но это были мелочи. Нашел раковину-жемчужницу, потом еще одну. Потом нашел целую колонию, набрал охапку, вынес на берег. Посидел голышом на песке, обсыхая, раскрывая раковины. Три оказались пустые, остальные восемь – с жемчугом. Добрый знак, решил он. Натянул штаны, а куртку надевать не стал. Знай наших. Через пять минут ты у меня закипишь, как чайник со свистком. Повернулся спиной к морю и пошел босиком по песку к перевернутой лодке.

Она сидела на прежнем месте и с ужасно деловым видом отрезала кинжалом от яблока маленькие кусочки и кушала их, глядя ровно перед собой. Пялилась, небось. Вон, уши горят. Подошел к ней и кинул горсть жемчужин ей под ноги.
—Это тебе.

Подняла на него глаза, наигранно удивилась. Он подмигнул ей и с удовольствием увидел, как она заливается краской до самой шеи. Отвернулся и шагнул к оружию, бросил рядом с ним одежду, уселся на песок и с озабоченным видом принялся вертеть в руках арбалет, то и дело натягивая и снова спуская тетиву. С ее стороны не доносилось ни единого звука. Внутри него все пело. Что, съела? То-то же! Тоже мне, красавица. Щелкну пальцем – моя будешь! Он еще немного повыделывался с арбалетом, потом неожиданно повернулся к ней всем корпусом. Она поспешно опустила лицо и занялась яблоком.
—Подай кинжал.
Тянуться за кинжалом он, разумеется, не стал, поэтому ей пришлось сильно податься вперед. Он с умным видом поковырял кинжалом в арбалете и снова повернулся к ней. Она смотрела на него в упор сердитым взглядом. Бесится. Поняла.
—На.
Она снова нагнулась вперед, выхватила у него из руки кинжал, чуть не порезав ему пальцы. Он равнодушно усмехнулся, отложил арбалет и лег спиной на песок, закинув руки за голову.

Ну все, хватит с тебя. Остальное – дело времени. И ее воображения. Тактика эта была древняя, простая и безотказная. Он испробовал ее несчетное количество раз. Когда-то… В той жизни. И каждый раз она срабатывала. Не сразу, но наверняка. А ведь я ее вспомнил, подумал он вдруг._ Значит, я не все забыл. Значит, я еще не совсем умер._ Он перевернулся на живот и положил щеку на скрещенные руки. Затылком чувствовал ее взгляд. Ему нравилось это новое – забытое? – чувство. В нем была радость победы, но не было бешеного напряга смертельной битвы. В этой войне ему не страшно было проиграть.

***

Дернулся от того, что она набросила ему что-то на спину.
—Сгоришь.
Промычал ей в ответ в том смысле, что «спасибо», не открывая глаз.

Она ходила туда-сюда мимо него, перекладывала с места на место какие-то пожитки. Уселась спиной к подпорке и стала хрустеть яблоком. Не вытерпела:
—Хочешь яблока?
—Мгм.
—Тебе почистить?
—Валяй.
Через минуту:
—Вот, возьми.
Он приподнялся на локте, взял из ее руки дольку яблока, откусил. Уже не удивился тому, что к яблоку примешивался откуда-то запах корицы. Она старательно разглядывала что-то поверх его плеча. Молчит. Присмирела.
—Тебе сколько лет?
Ответила просто, без кокетства:
—Пятнадцать. А тебе? – И тут же, со смехом: – Ах, ну да, конечно, нам же память отшибло…
Видимо, у него что-то сделалось с лицом, потому что она торопливо добавила:
—Извини, я пошутила…
—Да ладно.

Молчание. Сел, надел куртку.
—Расскажи, – неожиданно попросила она.
—Чего? – Не понял?
—Расскажи, как память потерял. Меня бабушка так учила. Бывало, потеряю что-нибудь, а она говорит: «Рассказывай, что потеряла, где, как дело было». Слово за слово – я и вспомню, где искать.

И он поверил. И рассказал. Не все, конечно. Смягчая, щадя ее, опуская самое страшное. Но – рассказал. Про Колонию. Про Барьер. Про битву в подземном храме и страшный нечеловеческий вопль, от которого затряслись и посыпались стены. Про пустоту – выбирая слова, чтобы не пугать ее, – и про свое пробуждение.

Она смотрела на него снизу вверх. Он тоже смотрел на нее и ждал. Ну что же? Когда же я вспомню? Прикусила губу, протянула руку, коснулась его щеки.
—Теплый. Какой же ты мертвый? – Провела ладонью по шее. – Вон, у тебя сердце бьется. – Рука у нее была теплая, маленькая. И она не отнимала ее, держала его лицо в ладони.
Он закрыл глаза и ухнулся с головой в накатившую откуда-то горячую волну.

***

Большой-пребольшой дом. Большие окна, огромные стулья, гигантские столы. Красивая женщина в синем бархате. Темно-рыжие волосы. На шее – бусы из крупных жемчужин. Она улыбается мне откуда-то сверху, протягивает ладони к моим щекам. «С днем рождения, малыш!» От ее больших прохладных рук пахнет яблоками и корицей.

На дворе темно, дождик барабанит по стеклам.

***

Открыв глаза, он увидел, что она смотрит на него странным взглядом. Он хорошо знал этот взгляд – видел его не раз. Качнулся к ней, она отдернула руку, низко опустила лицо и принялась внимательно изучать шитье на рукаве платья. Боится. Маленькая еще. М-мать вашу, а вдруг я у нее первый!.. Мысль ожгла как хлыстом. Ладони опять вспотели. Он вдруг отчетливо понял, что от того, как он с ней сейчас обойдется, зависит вся ее дальнейшая жизнь. Сознание этого давило, сковывало. Накатила откуда-то тоска мутным валом. Вот навязалась на мою голову! Ну что мне теперь с ней делать… Бросить не могу. А, ч-черт, попал как пацан. Довыделывался. Куда вот я теперь пойду?

Думать дальше было невыносимо. Надо было что-то делать. Обулся, вытряхивая песок из сапог. Встал, подобрал арбалет, меч, надел. Огляделся, поднял с песка флягу. Она подняла наконец голову. Глаза встревоженные.
—Сиди тут. Никуда не уходи. Я ненадолго.

В лесу было темно и прохладно. И чисто. Вскоре он нашел воду – ручеек. Его сторожили два кротокрыса. Вот и мясо. Напился, наполнил флягу. Уходить не хотелось. Сел на мох, привалился к сосне.

Но ведь я вспомнил. Вспомнил дом. Мне надо домой. Куда ж я ее-то дену? С собой таскать? Бред. Стоп, я же все равно не знаю, где мой дом. Нет, но куда-то же мне надо… Не сидеть же тут вечно. Тут, конечно, хорошо, спору нет. И с ней хорошо. И скоро будет еще лучше… Он вспомнил ее взгляд и хмыкнул. Первый… Как же, размечтался. Ну, доиграется она у меня. Сейчас, вдали от нее, его переживания казались ему смешными. Он вспоминал ее выходки, от которых его совсем недавно бросало то в жар, то в холод, и потешался над самим собой.

Вдруг выпрямился и поднял лицо к небу. Он поймал себя на том, что думает, нет, не просто думает – вспоминает. О хорошем. Не о боли и не об опасности. Не о том, сколько миль до ближайшего ночлега и сколько зелий в рюкзаке. Не о том, где еще остались неубитые орки. А совсем о другом. О глазах ее – снизу вверх. О белом платье. О том, как она хорошеет, когда сердится.

У меня теперь есть воспоминания, подумал он. Уже два. Про день рождения и про белое платье. А это значит... Это значит, что я ее никогда не забуду. Где бы я ни был, буду помнить о ней, назло всем, назло смерти. Пока помню ее – живу. Пока живу – помню.

Чего это я. Стихами заговорил, как ненормальный. Тоже мне, герой-любовник. Был бы рядом варг – голодным бы не ушел. Голову не терять, собраться, скомандовал он себе. Решать, что дальше.

Надо бы у нее спросить, вдруг ей куда-то надо. Отведу, а там посмотрим.

***

Когда он вернулся в их лагерь, она вскочила ему навстречу, радостно охнула. Он отдал ей мясо и собранные по дороге ягоды, молча сел у костра, не решаясь начать задуманный разговор. Она занялась едой. Задавала какие-то вопросы – далеко ли вода, много ли в лесу зверей, как он любит мясо, крупными кусками или мелкими… Он отвечал, поддерживал разговор, радовался ее голосу, в котором больше не слышалось насмешки, – лишь бы не думать о том, что скоро надо будет уходить.

За едой он рассказывал ей о разных зверях, которых встречал в своих странствиях. А она в ответ рассказывала ему о море, о том, какие рыбы водятся в его пучинах и попадаются иногда рыбакам в сети. Потом они долго сидели у костра, глядя на вечернее солнце, он скрестив ноги, она – обняв колени руками. Над морем плыли розовые облака, было видно другой берег залива. Чайки кричали гневно и дрались из-за рыбы. Разговор замедлился, потом совсем замер. Ну, пора.
—Ты ведь здешняя?
Тревожный взгляд.
—А что?
—Да так… Куда поплывем-то?
—Я к своим не вернусь!
—Как скажешь.
Помедлила.
—А ты куда вообще шел?
—Сюда, – усмехнулся он.
—Нет, тебе что, совсем никуда не надо?
—Я не тороплюсь.
—Аа…
—Ну так куда тебя везти?
Помолчала, собираясь с духом, и:
—Возьми меня с собой.
Вот черт.
—Куда взять-то?
—Ну, туда, куда ты идешь...
—Я же сказал, я никуда не иду.
—Так не бывает.
Бывает. Еще как бывает, подумал он. Но тебе лучше об этом не знать.
Что теперь?
—Хочешь, я тебя в город отвезу?
—Ты что, рехнулся? Там орки!
—Нету там никаких орков.
Она недоверчиво уставилась на него.
—С каких это пор?
—С тех пор, как я их всех убил.
—Врешь! – восхищенно выдохнула она, и он почувствовал, как его распирает от гордости, словно мальчишку.
—Больно надо. Поехали, проверишь.
—А поехали! – с вызовом.
Фуф! Там найду, куда ее пристроить…
—Вот завтра и поедем. Сколько здесь морем до него?
—Дня два при попутном ветре, но ты вроде грести собирался...
—Собирался, собирался. Короче, дня через два-три будем в городе, там, наверное, уже жизнь кипит.
—А... А потом? – голос дрогнул, нервно улыбнулась, чтобы скрыть волнение.
Эхх…
—Что потом?
—Ну... Что в городе делать будем?
—Там посмотрим. – ответил он, не глядя ей в глаза. Она опустила голову и замолчала.

Сердце сжалось, прыгнуло к горлу. Ну не знаю я, не знаю что с тобой делать! Ну куда ты вот сейчас мне? Ну куда вот я сейчас с тобой? Мысли наскакивали одна на другую, она все молчала, упрямо глядя в землю перед собой. Он попытался пошутить:
—Ничего, найдем тебе жениха в городе, замуж выйдешь, буду к тебе в гости приходить, детишкам сабли дарить...

Видимо, шутка не удалась, потому что она закусила губу и странно прищурилась. Рывком поднялась и быстро пошла к воде. Походила вдоль по берегу, остановилась. Постояла, покачиваясь, потом сгорбилась и поднесла руки ко рту. Плохо ей, что ли? Отравилась? Додумать эту мысль он не успел, потому что она вдруг рухнула на колени, закрыв лицо руками.

Кто!? Убью! Он отчаянно рванулся к ней, озираясь на бегу, подхватил на руки, повернул лицом к себе, ожидая увидеть в горле стрелу. Но ни стрел, ни врагов не было, вокруг стояла безмятежная тишина, а она изо всех сил прижимала руки к лицу, силясь подавить рыдания. Опять плачет! Что случилось-то? Чего я сказал не то?
—Не плачь... – от его слов она вдруг разрыдалась в голос, не отнимая рук от лица, сотрясаясь всем телом. – Ну не плачь, не надо! Не плачь! Не плачь! – Она пыталась ему что-то сказать, сквозь сомкнутые ладони, сквозь судорожные всхлипы... Из-за меня плачет, понял он. Я ее бросаю, и она плачет. О господи. Рыдания били ее так, что он испугался, что она сейчас задохнется и умрет. Не надо!

Он с силой прижал ее к себе, будто кто-то пытался ее отнять у него.
—Не плачь, пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не плачь, – повторял он как заклинание, не находя нужных слов. И вдруг слова нашлись, сами собой пришли на ум. Вдохнул глубоко и – как в воду с моста:
—Родная моя.

***

Серебристо-черная вода мерно шлепала в борта лодки. Белое платье мерцало в темноте лоскутком лунного света. Она спала на корме, свернувшись калачиком. Отпустив весла, он отдыхал и глядел на горизонт, где янтарными бусами горели огни города. Сегодня уже доберемся. Что там, интересно? Кто у власти? Свято место пусто не бывает…

Она шевельнулась, кашлянула. Потянулся за одеялом, накрыл ее. Ничего, потерпи. Скоро доплывем. В городе безопасно, тепло. Не зря же я его освобождал. Найдем дом свободный, растопим камин… Купим тебе шмоток теплых, скоро осень. Со мной не пропадешь, я везучий.

Взялся за весла, развернул лодку носом к городу. Грести было легко, мысли текли спокойно и радостно.

Она не спала, смотрела на него из-под ресниц. Она боялась заснуть, потому что каждый раз, засыпая, боялась, что проснется и не найдет его рядом. И еще она немножко боялась его. Особенно когда у него темнели глаза и на скулах ходили желваки. Но не сейчас. Сильный, спокойный, облитый серебряным светом – самый лучший, самый добрый.
—Ты чего не спишь?
—Так…
—Проголодалась, что ли? – Помотала головой – Скоро в городе будем. Там наедимся и отоспимся. По самое не хочу. Спи.
Послушно закрыла глаза, подложила ладонь под щеку. Родная моя, жизнь моя, свалилась на меня, как снег на голову.

А ведь я понял.
Понял четко, ясно, как на картинке.
Вот сейчас я понял – я знаю. Я знаю, что вот теперь – война кончилась. И я победил. Я не проиграл. Я возвращаюсь домой.